Скончался главный редактор российского "Спорт-Экспресса"

Ранним утром в субботу на 61-м году жизни скоропостижно скончался создатель "СЭ", главный редактор нашей газеты Владимир Михайлович Кучмий.

Обычно так говорят про что-то глобальное, укоренившееся, почти нарицательное, имеющее многолетний общепризнанный вес и карму. Мой "Спартак", мой Пушкин, моя Одесса... Мой Кучмий.

А Кучмий и был именно таким, глобальным и величественным. Об него всегда хотелось опереться, как о Китайскую стену. "Господи, вразуми, дай сил..." "Владимир Михайлович, как быть, если все хреново?!..." В житейском смысле - заклинания одного порядка.

Хреновее, чем сейчас, еще не было. Мы не ведали при нем, что так бывает. Истово верили в стену, нас защищающую.

У каждого, кто знал его, был свой Кучмий. Каждый, кто пришел вчера в почерневшую от одежд редакцию, мог бы раскрыть свои истории и обнажить свои переживания, связанные с ним. Персонально свои, не повторяющиеся. В том был его секрет и его великий дар - иметь с любым из близких или подчиненных свою собственную духовную нить. И дорожить ею по-особому - вопреки, быть может, жестоким жизненным истинам.

По роду предыдущей службы я знал много военных начальников. Бывали основательные, встречались уважаемые, попадались умные. Настоящие полковники, одним словом, хоть были среди них и генералы по званию. 10 лет назад, в 99-м, Кучмий на том фоне показался маршалом.

Годы знакомства лишь утвердили его в этом статусе. Ум в дужках золотых очков, воля в сутуло-пиджачной спине, шарм в сверкающей зажигалке, сила в изломе носа, страсть в пронзительно серых, отнюдь не стариковских глазах. Недруги называли его мэтром - о чем-то это все-таки говорит. А недругами считались те, кого он не приблизил к "Спорт-Экспрессу": другой почве для неприязни взяться было неоткуда. Империя, им созданная, яркая лампа, влекла к себе многих крылатых и бескрылых. Кучмий никогда не стоял на страже, но всегда имел свое собственное кадровое мнение. Вряд ли нужно говорить, что непререкаемое. Это было мнение земного ядра: протестовать дозволялось, опровергнуть не представлялось возможным.

Удивительно, но при таком характере он обожал, когда с ним спорили. Он нуждался в спорах больше, чем в согласии, и уж тем более - чем в поддакивании. Наш Главный иногда чувствовал, что доминирует над всеми остальными, и в такой миг ему остро требовались оппоненты. Он хотел не просто добиться своего, а победить, добыть истину в маленькой драке. Больших драк Кучмий не допустил бы никогда, легко разорвав любого противника.

В нем гнездилось невообразимое сочетание властности и нежности. В последние годы это чувствовала вся редакция, а чуть раньше, уверен, от такого коктейля пачками сгорали женщины.

Мало кто так любил жизнь. Мы, молодые, взахлеб слушали рассказы ровесников и соратников Кучмия о его поездках на какие-то там союзные Спартакиады, о двухмесячных командировках на казахстанский каток Медео, о велосипедных спицах и рогатом руле, который Главный, будучи крупнейшим спортивным журналистом страны, боготворил, хоть и не писал о любимых коньках и велоспорте уже давным-давно.

"Теперь ты понял, что такое велосипед?" - звонил он мне в олимпийские Афины, когда я написал внеплановый репортаж про выплюнутые в погоне за серебром легкие Екимова и узловатые руки допинг-победителя Хэмилтона. "Да, Владимир Михайлович, понял..." Ничего другого ответить ему было просто невозможно. Ведь на самом деле он не спрашивал. Он хвалил.

"Я себя под Лениным чищу", - писал Маяковский. Мне плевать на обвинения в высокопарности - вся редакция чистила себя под Кучмием. Многие, и я в том числе, работали зачастую лично для него. "Не поругал? Слава богу!" - говорили мы, узнавая итоги планерок. Мы скрывали, что всем нам хотелось бы большего - чтобы выделил, отметил.

Как-то прошлым летом шел тяжелый номер. В одиннадцатом часу вечера я собрался уходить, сдав заметку. "Подожди, - посоветовали умные люди, - пусть Сам прочтет". Я сел в баре с портфелем и начал ждать. Он вышел лично. Сказал: "Пойдем, поговорить надо". Мы пришли к нему впятером: Рабинер, Алексеев, Левин, Квятковский и я. Он познакомил нас со старшей дочерью, навестившей отца после нескольких лет довольно непростых отношений. Вскоре она ушла. А мы говорили до половины пятого утра. И не только говорили, конечно.

Расстались засветло, обнявшись в редакционном дворе. "Червону руту не шукай вечорами..." - орали в шесть нетрезвых глоток. Это было всего лишь прошлым летом...

Главное его достоинство - безупречное чувство меры и абсолютно аристократический журналистский вкус. Во мне, еще не снявшем толком портупею, он разглядел 10 лет назад что-то цивильное: большей награды после 17 лет армейской службы сложно себе представить. Кучмий вообще охотно нянчился с молодняком, делавшим "в слове из трех букв четыре ошибки", если видел хоть малую творческую каплю, искру души. Он был антиконвейером в смысле производства банальных заметок. Во всем, что выходило на страницах "СЭ", на первое место он всегда ставил нерв.

В ту же ночь, когда пели "Червону руту" - единственную подобную ночь за годы нашего знакомства, он попросил меня привезти на работу одну из двух домашних гитар. Я думал - пошутил. После четвертого или пятого напоминания понял: все гораздо серьезнее. Натянул новые струны, привез. Она и сейчас стоит в его опустевшем кабинете. Мы не собрались больше ни разу, не сыграли ни ноты, ни песни. Суета, горячка, кризис, командировки... Все только планы строили, встречаясь в коридорах. Вот сейчас чуть разберем завалы и грянем, как той июльской ночью: "Ты признайся мени..."

Он был Акелой. Любил каждого, верил, заглядывал в души и, самое главное, видел там что-то. А теперь он ушел.

Бригада "СЭ", приехавшая на футбольный матч в Краснодаре, поменяла билеты и вернулась в Москву на сутки раньше, чем планировалось, сразу после игры. Мы не могли понять, что нам делать там без него, для кого собирать впечатления, писать путевые заметки. Прости, читатель, что думали о тебе лишь во вторую очередь. Но так действительно было.

Десять лет моего персонального знакомства с Кучмием - годы открытий. Главное из них - сам Кучмий. Масштабный, притягивающий, лукавый, вальяжный, влюбляющий в себя и влюбленный в газету. Ценитель литературных образов, которые иногда рождались в головах его подчиненных, и фотографий, производимых на свет лучшим спортивным фотоотделом России. Его нельзя было разозлить ошибкой. А вот нежеланием рисковать, боязнью эту ошибку совершить - запросто.

Не так давно я написал заметку, которой гордился. Но взялся за нее не сразу, а после пятиминутного раздумья. У меня был выходной, нужно было ехать за новой мебелью. В общем, я отказался сначала. И тут же передумал. Отменил семейные планы, перезвонил, поехал на задание вместе с женой, написал... Заметку на планерке он похвалил. После чего лично явился в мой рабочий закуток. И хлопнул по расправленным крыльям: "Как ты мог? Репутация дороже мебели!"

Вместо лавров - стыд животворящий. Такие фокусы умел делать только он.

Кризис, финансовые потрясения, войну тиражей - Главный все пропускал через себя. Но когда в киевской командировке у меня украли тысячу долларов, возместил до копейки - без малейших намеков с потерпевшей стороны. Сказал: "Бывает". Признак широты души. Как и умение не увидеть, не услышать, не сказать - ценнейшее для руководителя. Черта большой натуры.

Кучмий много лет писал книгу. Не первую свою, но, думаю, самую лучшую - энциклопедию кино. В этом вопросе он разбирался профессионально и досконально. Несколько дней назад, зайдя к нему в кабинет, я видел, что он вычитывает гранки оглавления. Работа подошла к концу. Жизнь кончилась раньше.

Осталась книга - почти завершенная и газета - полностью отстроенная. Отделы, помещения, прозрачный лифт, гранитные ступени, сверкающие медью перила, люди, наконец, - главный его капитал, - все работает, крутится, смазано и проинструктировано. Цветет интернет-портал "СЭ", важность которого он высоко вознес еще тогда, когда мало кто вообще понимал масштабы сетевой эпидемии. Редакция насыщена аппаратурой, купленной на свои собственные, заработанные газетой деньги. Цеха придуманного и воплощенного им в жизнь комбината исправно дают продукцию, реализуются новые важные проекты, в том числе и не связанные напрямую с редакционно-издательской деятельностью. У Главного появилось время передохнуть, вернуться к книге про кино...

Он любил разных людей. Разные люди любили его. Если мы когда-нибудь попадем в одну половинку той жизни, возьмите меня на работу снова, Владимир Михайлович. А сейчас, уходя, знайте: свет будет гореть. Ваш свет. Экран столь любимой Вами жизни.